Кравцов Николай Дмитриевич, капитан I ранга
Мой дедушка — человек, который прожил необычную, насыщенную и очень интересную жизнь. От нищего семилетнего пастуха в рубашонке до офицера, участвовавшего в самой первой САЭ (Советской Антарктической экспедиции).
Дедушка написал автобиографию, и в свое время моя мама с помощью печатной машинки размножила рукопись в нескольких экземплярах. Сейчас я хочу сделать его увлекательные приключения и глубокие мысли достоянием общественности.
Отдельная благодарность старшей сестре, которая в течение нескольких дней перепечатывала рукопись и передала мне уже в цифровом формате. Я буду постепенно публиковать эти страницы, редактируя при необходимости.
Считаю сегодняшний день началом публикации (31.05.2022). Скоро здесь появится много интересного.
Корни. Детство
Родился я в 1916 году 16 (или 17) октября в селе Пыховка, Новохоперского района, Воронежской области. В селе проживали люди, говорящие на смешанном украинском и русском языках. Их называли «хохлы». Рядом были сёла с говором преимущественно на русском языке. Правда, в одном селе под названием Садовка люди говорили по-русски, но с особым акцентом: «цаво», «зацмацать», «пацаму» и т. д. Говорят, они были вывезены из Псковской губернии как проигранные помещику в карты другому помещику. Рядом с нашим селом были станицы донских казаков.
Все мои предки жили и умерли в селе Пыховка. Глубоко корни я свои не знаю. Во-первых, потому что рано я оторвался от семьи. А до этого был ещё молодой и дурной. Если копнуть в глубь веков, то через нашу территорию проходили орды Чингисхана, кочевые племена хазаров, печенегов, половцев. Так что не знаю, чей я: внук гордого славянина, финна иль ныне дикого тунгуса, иль друга степей калмыка.
Знаю, что моего прадеда звали Пётр (Петро). Отсюда и уличная наша фамилия — Питриевы. А свою фамилию «Кравцов» я узнал, когда пошёл в школу. Если вдуматься, то, оказывается, мой прадед жил, когда ещё живы были Пушкин, Шевченко, Лермонтов. А дед мой был свидетелем отмены крепостного права. Какая удивительная связь времен и людей!
У прадеда были сыновья. Сколько их было – не знаю. Один из них – мой дедушка Никифор (Мыкыша) примерно 1850 г. рождения. Он умер где-то в 1918-1919 гг., когда мне было ещё 3-4 года. Но я этот факт помню и плакал по дедушке.
Бабушку по линии отца я не знаю. Говорят, она умерла ещё молодой. У дедушки Никифора был единственный сын Дмитрий. Это был мой отец (1879-1941).
По линии матери (1881г. рождения) предки были тоже Пыховские. Все они были кузнецами.
Когда моей матери было лет 17, родители отправили ее на богомолье в Воронеж. Поцеловать какую-то святую икону. Это примерно 200-300 км. Шли они пешком. Питались подаянием. По возвращении, когда ей исполнилось 18 лет, родители выдали её замуж за будущего моего отца Дмитрия.
Отец же до этого преуспел в науках, окончил 4 класса. И, поскольку у него был красивый почерк, его взяли писарем в волость (т.е. там же в Пыховке). Эта должность расценивалась как прибыльная и уважаемая. Считался он завидным женихом. Когда уговаривали будущую мою маму выйти за него замуж, то главный аргумент был, что она будет жить как у Христа за пазухой и станет лопатами грести золото.
Я не знаю, как они жили в первые годы после женитьбы, но потом, когда уже и я появился на свет, то жизни моей матери не позавидуешь. Отец гулял на стороне, о семье не заботился, бил мать. Однако, как бы там они ни жили, но нажили 7 детей: Михаил, Василий, Люба, Иван, Настя, Мария и я, Николай (Мыкола). Говорят,что еще трое умерло в детстве.
Когда я родился, моей матери было примерно 35 лет. Пока управлял хозяйством мой дед Никифор, жили они, по-видимому, неплохо. Имели в Пыховке хороший дом, кирпичные пристройки, сад. На противоположной стороне у них был ещё один участок земли, где сажали овощи и были фруктовые деревья.
На хуторе во 2-м Пыховском товариществе (примерно в 20 км) тоже имели землю, где выращивали пшеницу, подсолнухи и т. д. Там же был участок, на котором стояла хата. Иначе её не назовёшь. Это был домишко в одну комнату и сени. Крытый соломой и с земляным полом.
Жили мы на два дома. Летом — на хуторе. Зимой — в Пыховке. Запомнился мне один факт, как мы зимой перебирались с хутора в Пыховку. Была запряжена пара быков в сани. Стоял вопрос, как меня перевезти, поскольку у меня не было ни одежды, ни обуви. И вот отец придумал. Посадить меня в бочку, обложить коноплёй и поставить чугун с горячими углями. Мать запротестовала. Сказала, что я могу либо сгореть там, либо угореть. И порешили вместо чугунка с углём посадить мне в бочку собаку — Мишку. Он, дескать, будет обогревать меня.
Так и сделали. Бочку поставили на сани и поехали. В одном месте дорога идёт в гору. Бочка сползла с саней и покатилась. На какой-то кочке я с Мишкой вывалился и оказался босой и в одной рубашке на снегу.
В тёплое время года в Пыховку мы ходили пешком с остановками и перекусами, так как я начинал хныкать от усталости. Было мне тогда лет 4-5.
Осталась у меня в памяти гражданская война. Было мне тогда, по-видимому, 4 года. В один солнечный день, сидя на завалинке, мы увидели, как едут на лошадях казаки с пиками, саблями и винтовками. Мы, дети, напугались и спрятались на печи. Слышали мы на улице шум, стрельбу. Один казак заглянул к нам в хату, но, не заметив нас, ушёл. Потом, когда казаки уехали, много мы наслушались всяких былей и небылиц.
После смерти деда наше хозяйство пришло в упадок. Отец не умел и не хотел им заниматься. Он знал своё дело — быть писарем. Мать же со всей оравой мал мала меньше не в состоянии была хорошо вести хозяйство. К тому же в 1921 году была страшная засуха. Хлеб не уродился. Корма для скота также не было. Пала корова, пал бык. Мы голодали. Это было страшное время. Люди пухли от голода.
Особенно трудной была зима и весна 1922г. Чтобы как-то прокормиться, мать Настю отдала в батрачки, Василий нанялся пасти скот односельчан, Иван был пастухом свиней. Я был у него подпаском. По уговору пастухи должны кормиться у хозяев скота по очереди. Это нас и поддержало. Но это потом. А вот зимой я не знаю, чем мы питались. Заваривали мякину, мешали с отрубями и пекли лепёшки.
Я нищенствовал. Ходил по селу. Авось кто-нибудь чего-нибудь даст. Бывало, зайду к кому-нибудь в дом, стану у порога и молчу. Спрашивают: «Чего ты пришёл?». Отвечаю: «Так, постою». Сжалится какая-нибудь хозяйка, даст либо очистки от варёной картошки, либо лепёшку, и я рад. В другом даже прогонят меня, сказав, что им самим нечего есть.
Один раз я заполучил лепёшку из чистой муки. Решил сразу не есть, продлить удовольствие. Мать просила меня, чтобы я отложил ей кусочек, но я не дал и выбежал на улицу вместе с лепёшкой за пазухой. Там я её где-то потерял. На всю жизнь запомнил этот случай. Сам не съел и матери не дал.
Когда наступила весна, когда пошла трава, жить стало легче: сеяли крапиву, вдоль речки вырывали какие-то корни и ели их. Дальше пошли подснежники с вкусными цветочками и луковицей. Затем щавель, крапива. В общем, ели всё, что могли. Зато живот у меня был как барабан. Сам худой, а живот большой. Рахитик.
Как я выжил, я не знаю. Да и в семье ко мне относились плохо. Сёстры и братья только и говорили, чтобы ты сдох… А мать более деликатно: «И не приберёт тебя Бог». Видать, был доходяга я.
Как-то раз наша соседка отдала нам жареные грибы опята. Я уже спал, и мне грибов не оставили. Сказали, что я без грибов обойдусь. Наутро узнаю, что наша вся семья отравилась грибами. Всю ночь их рвало, мучились. Если бы я поел этих грибов, то, возможно, к радости всех моих родных, меня бы прибрал Бог к себе.
Потом, когда собрали урожай, жить стало легче. Но из нужды мы ещё не выбрались. Где-то в 1925-26гг. мы с отцом официально через суд развелись. Он уехал в город Новохопёрск и там продолжал быть писарем. Мы же окончательно переехали на хутор, где построили дом под соломенной крышей с двумя комнатами. Одна из комнат имела деревянный пол, другая — земляной.
Когда мой брат Василий подрос, он стал вести хозяйство. И, скажу, неплохо. Да и работники подросли. Я, самый младший, погонял быков и впоследствии пару лошадей. Пахал, боронил и многое другое. От непрерывно лежащего кнута у меня на левом плече всегда была разорвана рубаха. А от верховой езды на вспотевших и худых лошадях, у меня на том месте, на котором сижу, всегда были ссадины и волдыри.
Так продолжалось детство. Казалось бы, безрадостное? Нет, были и радости.
Например, когда в воскресенье не надо вставать с восходом солнца, когда со своими сверстниками отправлялся в лес. Либо за щавелем, либо за ягодами, либо яйца драить. Это у нас так говорили, когда мы лазали по деревьям, вынимали из птичьих гнёзд яйца. Приносили домой, варили и поедали их.
Бывало, прихватив украдкой дома несколько яиц, ходили в станицу Хоперок и в лавке обменивали их на конфеты .Это было летом. Зимой же я больше всего сидел на печи, так как не было обуви. Вместе с соседскими ребятами делали из дерева игрушки ( бычков, лошадок и др.). А то вечером к нам приходило много взрослых парней и девушек, и я слушал их рассказы, были и небылицы.
В школу я пошёл в 10 лет. До этого у меня ж не было ни собственной обуви, ни кожуха, ни штанов. В первый класс я почему-то пошёл в Пыховке, где жили отец и сестра Люба. А мать с остальными детьми жили на хуторе. Бывало, вечером Люба уходила на гулянки, а отец тоже куда-то исчезал. Я же оставался один в пустом и холодном доме. Из живности была одна кошка, которая как только наступала ночь, стремилась убежать на улицу. Отец, чтобы я не скучал, купил мне карты, и я играл с самим собой до умопомрачения, сидя на печи. Было очень страшно.
На следующий год, в связи с организацией школы недалеко от нашего хутора (3 км), я продолжил там учёбу до 3 класса. Четвёртого класса не было, и поэтому меня снова отправили в Пыховку. Жил я у дяди Саши — младшего брата моей матери. Жил я на правах пасынка. Вдоволь не наедался. Иногда мне бабушка ( мать моей мамы ) подсовывала втихаря кусок хлеба.
Вот типичная картина. Садимся за стол. Кроме меня у дяди Саши своих детей 5 или 6 . Плюс бабушка. Плюс сам хозяин и хозяйка. Ставится на стол одна большая глиняная миска. Я, как всегда, на самом краю. Пока дотянусь да донесу до рта, другие уже успевают 2-3 раза зачерпнуть ложкой. Правда, дядя Саня старался держать порядок за столом. И тот, кто очень часто орудует ложкой, получал по лбу ударом ложки.
После окончания 4 класса я год прогулял. Негде было учиться. И только лишь на второй год я поступил в 5 класс на станции Новохопёрск, где в то время жил и работал отец. Там мы снимали комнатуху примерно 3 м длины и 1,5 м ширины. Мебели никакой не было. Спали на полу. Уроки делал на подоконнике.
Питались мы осенью арбузами и помидорами с белым хлебом. Зимой иногда варили на примусе даже первое. Рос я мальчиком крепким и здоровым. Тем не менее, в школе, где я учился, меня обижал один худой мальчишка — шпана. Хозяйский парень меня научил избить этого обидчика, уверяя, что я немного сильней его. Я так и сделал. Подкараулил однажды и побил его так, что у него из носа пошла кровь. С тех пор он переменился ко мне, стал дружить со мной. Вместе на ходу поезда садились и соскакивали , чтобы добраться до речки и покупаться. Вместе с ним обобрали пьяного мужика, который лежал в кустах. Мне досталось 3 рубля и плюс кошелёк пустой. Дело кончилось тем, что однажды, садясь на ходу в товарный поезд, мой приятель не удержался и попал под поезд. Правда, лишился только одной ноги. С тех пор, как теперь говорят, я завязал. Не стал дружить со шпаной и участвовать в противозаконных похождениях.
6 и 7 классы я ходил в ШКМ ( школа колхозной молодёжи ) в посёлке Центральное. Отстоял этот посёлок от нашего хутора в 7 км. И вот каждый день летом и зимой 7 км туда и 7 обратно. Там в 7 классе посетила меня первая любовь. Было мне 17 лет. Она училась в 6 классе. Я записался в драматический кружок школы из-за того, что в нём была Она. По ходу действия пьесы мы должны были целоваться. Но учитель целование заменил пожатием руки. Однако мы не растерялись и всё же поцеловались, только за кулисами сцены. Потом мы встречались в течение года.
Осенью 1934 г я уехал в Москву, и наша первая любовь угасла.
